С. ПРИГОЖИНА

Доктор филологических наук

Тема противодействия исламскому фанатизму и экстремизму - одна из основных в современной алжирской литературе, традиционно тесно связанной с европейской, в частности, французской культурной традицией. В публикуемой статье литературоведа С. Прожоги ной анализируются произведения известной алжирской писательницы Ассии Джебар, которая рассказывает о непростой социально-политической ситуации в этой стране, о неисчислимых страданиях, которые приносит ей политика террора, проводимая исламскими экстремистами.

Нам остается лишь в глубинах ночи черной,
Смешной назвав мечту о благости молитв

Надгорных, - умирать безвестно и покорно,

Как должно тем, кто смят в дыму последних битв...

Поль Верлен. "Побежденные"1

Судя по тому, что сообщает пресса, запечатлевают кинохроника и художественные фильмы, созданные на Западе, а главное - художественная литература франкоязычных алжирцев, которая стала чуть ли не главным документом последних десятилетий2 , в Алжире этот "дым последних битв" как сгустился после войны за независимость, так и не рассеивается и до сих пор.

Гражданская война, идущая в этой стране с конца 80-х гг., схватка демократической общественности и исламских интегристов - в чем-то не менее жестока, чем борьба с колониализмом. Поэтому не удивительно, что Ассия Джебар, писательница, начавшая еще в 1957 г., в разгар войны за независимость, совсем юной, воспевать "жажду свободы"3 , мечту о Революции, о прекрасном Будущем, о "свете нового дня", сразу обратившаяся к теме Сопротивления своего народа, участию в нем ее соотечественниц, немедленно откликнулась своим творчеством на то, что назовет она ёмко и горько: "Белый траур Алжира"4 . Ее книги последних лет - о "новой тюрьме" Алжира, где задушен когда-то так желанный всеми ее героями "свет наступавшего дня". "Дети нового мира"5 - поколение 50 - 60-х гг. - лелеяли мечту о Свободе, но обрели новые цепи, новые оковы, новые угрозы, в том числе угрозу жизни.

Писательница и раньше, уже в конце 60-х гг., говорила об утрате своим поколением многих иллюзий и надежд, назвав людей этого поколения "наивными жаворонками"6 . Они не заметили, как исподволь, уже в процессе завоевания независимости и во время первых шагов обретенной свободы Алжир постепенно терял свои идеалы, забывая о тех, кто сражался за них, и об обещаниях, данных народу.

Поэтому в своем творчестве Ассия Джебар в 80-е - 90-е гг. стала обращаться к традиционной жизни мусульманских женщин7 , к прошлому, к истокам новой истории Алжира, когда в нем созревала "новая цивилизация", во многом связанная с присутствием Франции на его земле. Завоеванная в ужасной и кровавой "схватке Востока и Запада", эта земля принесла своему народу "плоды жизни", в которой 130 с лишним лет упорно прорастали "ростки смешения", давшего Алжиру новое лицо, новое, современное обличье, позволившее сочетать и традиционную самобытность, и абсолютно новые формы культуры. Эта культура обращена теперь не только "во внутрь" жизни своего народа, но и стала открытой миру, его веяниям, обеспечившим, в том числе, и само созревание национального самосознания, саму борьбу за независимость...8

СОВРЕМЕННОСТЬ КАК "ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРОШЛОГО"

Но обретенное в трудной истории страны богатство ее "двойной культуры", двуязычия, открытости Востока Западу, обернулось трагедией, ибо в глазах исламских фундаменталистов выглядело самым коварным "злом", повергшим страну и ее народ в бездну социальных противоречий, экономического кризиса, политической коррупции. В результате, жизнь современного Алжира, а точнее, фактически идущая в нем гражданская война показалась писательнице, как и другим ее коллегам-соотечественникам, знакомым с колониальной войной не

стр. 63

понаслышке, "продолжением прошлого". Не просто "эхом прошлых битв", но именно неким историческим континуумом, в котором бесконечно множилась война, сплошная война, уносившая жизнь, сеявшая гибель, разносившая смерть, обрекавшая оставшихся в живых людей "говорить на ее языке".

Алжир словно утрачивал естественную способность разговаривать на "языке Жизни", думать о настоящем и будущем, не возвращаться к царившим в прошлом кровавым конфликтам. И "мертвый язык" в названии одной из последних книг Ассии Джебар9 - это не просто "отживший язык" далекого прошлого, но именно "язык Смерти", на котором все еще продолжает "разговаривать" родная земля.

Не правда ли, парадоксально: обретший все права "живого языка" арабский, ставший и официальным, и языком литературы Алжира, вытеснив со всех форпостов жизни французский, обрел одновременно и атрибуты "мертвого языка"? И не потому, что люди заговорили вдруг на классическом его варианте - на языке Корана, но потому, что крайности политики "тотальной арабизации" обернулись и крайностями "исламизации", приведшей, в конце концов, к такой ситуации в обществе, что в нем стало искореняться все "чужое", "не свое" для земли Алжира. Причем, "чужеродность" эта вовсе не обязательно означает только "этническую чуждость", хотя и она тоже вписывается в концепт "враждебности" - ведь в Алжире сегодня убивают "именем Аллаха"10 . Но главное, как и в прошлой войне с колонизаторами, так и в новой, гражданской войне, - это идеология, позиция, миропонимание. И горе тем, чья позиция не совпадает с той, что исповедуют и проповедуют защитники "чистоты ислама", считающие свое новое обращение к его "истокам" "единственным спасением Алжира"11 . Виновниками всех современных бед страны, они считают тех, кто нарушил догмы религии, "сбился с праведного пути", обратившись к примеру Запада - "неверных"...

Но Ассию Джебар причины вспышки новой войны с "неверными", как и ее религиозные атрибуты (кстати, нарушающие один из главных постулатов исламской веры: убийство одного безвинного, то есть не совершившего убийство, приравнивается к убийству "всего человечества"12 ), если судить по книге "Оран, мертвый язык", интересуют меньше всего, - они, эти причины, как бы остаются "за скобками". Хотя, конечно, о них - причинах - читатель не может не задуматься, содрогаясь от ужаса при чтении произведений писательницы, полных документальных свидетельств о бесчисленных жертвах исламского террора, а также рассказывающих об огромных масштабах злодеяний в Алжире, совершаемых теми, кто утверждает, что действует под "знаменами Аллаха".

Книга А. Джебар воспринимается как часть своеобразного диптиха. Первая часть его - война с колониализмом. В числе работ алжирских писателей на ту же тему можно назвать книги Р. Буджедры "Беспорядок вещей" (1991), Р. Мимуни "Проклятие" (1993), А. Джемаи "Красный песок" (1996) и другие, где кровавый террор настоящего проецируется на кровопролитную антиколониальную войну. В этих работах предпринимается попытка связать нынешнюю ситуацию в стране с ее первопричинами и истоками, с атрибутами насилия, устрашения, безжалостных грабежей и разорения земли и народа в годы антиколониальной войны. И тогда и теперь в стране царила и царит атмосфера постоянного ожидания смерти, "выстрела из-за угла"13 . Назвав это состояние государства "историческим проклятьем", тяготеющим над Алжиром, трагически ушедший из жизни (как и многие другие алжирские писатели) Рашид Мимуни так до конца жизни и не смог освободиться от ощущения метафизической обреченности родной страны на кровопролитие14 . И новая братоубийственная война в его книге - это всего лишь новое звено, очередное в исторической цепи преступлений, свершающихся на его родине...

ПРЕДВИДЕНИЕ ЛИТЕРАТУРНОГО ПАТРИАРХА

Классик алжирской литературы, ее патриарх, Мохаммед Диб (1920 - 2003) в своем романе "Если захочет Дьявол" (1998)15 , метафорически показав разгул власти Зла, одновременно воспел и постепенное пробуждение Земли, ее весенних сил, подталкивающих народы к "пробуждению", к единению человечества во имя "очищения жизни от "диких собак". Казалось, что он наполнил снова, как и в годы "той" воины, литературу ожиданием Победы человека, народа над властью Зла, над мраком, окутавшим Землю, ожиданием новой, близкой уже весны. Писатель, обратившись к теме "несчастья" своей родины, в сущности воспел человека, который, хотя и повторял всю жизнь сакральную формулу - "Если захочет Аллах!", но при этом упорно отстаивал именно счастье -свое, своей земли, своего народа.

Но ни патриарху алжирской литературы, ни его младшим коллегам так и не удалось увидеть конца кровопролития в братоубийственной войне, которая, по Дибу, есть торжество "воли Дьявола", а не учения Аллаха. И, возможно, именно эта война, похожая на затянувшуюся "дурную бесконечность", безысходность, заставила Ассию Джебар обратиться к образу "мертвого языка" (как метафоре идущей в Алжире войны).

Однако Джебар, показывая непрекращающуюся цепь гибели тысяч людей на алжирской земле, исповедует глубокую убежденность в том, что именно здесь, на этой земле, несмотря на бесконечность кровопролития, сохраняется невероятная способность народа выжить, самосохраниться и начать Новую жизнь. Хотя читателю может показаться, что Ассия Джебар, так же, как и многие алжирские художники сегодня, как бы "оцепенела" от того ужасного, что происходит сегодня в городах и селах страны, от всей этой "черной серии" убийств, расправ, угроз, страхов, неврозов, потрясений, спровоцированных террористами, глумящимися над людьми16 . Может показаться также, что картина мира в книгах Джебар и других писателей словно расщепляется на тех, кто убивает, и того, кого убивают. Жизнь на страницах их книг исчезает в мгновение ока, прекращается выстрелом в упор, лезвием ножа, перерезающим горло. Художники запечатлевают не столько развитие жизни, сколько ее финал, чаще всего ничем не оправданный, неожиданный, результат чьего-то ослепления ненавистью, недоверием, подозрением, несовместимости с чем-то другим, "чужим". А ведь сюжеты их книг развиваются на земле, где издревле, совместно размещались разные этносы, с разными культурами и религиями, разными "составляющими" одного человечества...

Ассия Джебар - опытный художник17 , не в первый раз прика-

стр. 64

сающиися к теме воины и человеческой "разности". И потому ее новеллы, своеобразная сюита из "short story", как называет свои рассказы, собранные в книге "Oran, langue morte" сама писательница, - не столько "новости", информация о современном Алжире, сколько попытка осмысления глубокой привязанности человека к своей земле. Эта привязанность сильна даже в минуты крайней опасности. Именно в такие минуты к человеку приходит ощущение своей "нужности" на этой земле, что помогает ему сопротивляться даже страху Смерти.

Поэтому воспринимать "Оран" как череду картин гибели одного за другим героев коротких рассказов, означало бы не увидеть основной цели автора - показать войну как охватившее людей безумие. А избранный Джебар эпиграф из Жерара де Нерваля - "Вскоре я не буду знать, где укрыть свои мечты"18 , как бы подводит читателя к пониманию, как может существовать такое - всецело охваченное смертью - пространство.

ОРАН И ОРАНЦЫ ВЧЕРА И СЕГОДНЯ

Оно в книге Джебар невелико и "сконцентрировано" в пределах "малой родины" ее героинь и героев, - города Орана. Это не просто один из крупных алжирских городов, но к тому же еще и порт, всегда имевший стратегическое значение. Город вошел в историю Алжирской войны как место особых зверств ОАСовцев, - "бойцов" "Секретной вооруженной организации" французов, не желавших отделения "заморского департамента Франции" от метрополии. Отсюда совершался массовый драматический исход алжирских французов (и других европейцев-колонистов), так называемых "пье-нуар", которые считали Алжир, а не Францию своей родиной и которые покидали его, оставляя на этой земле могилы своих родителей...

Как Горы Кабилии, в романах алжирских классиков М. Ферауна и М. Маммери становятся оплотом патриархального мира, убежищем его традиций, хранителем его устоев, так город Оран в книге А. Джебар превращается в символ разрушения Нового мира. Этот Новый мир, родившийся в борьбе двух миров (европейского и североафриканского), но одновременно и в их совместном, на одной земле, существовании, наложил свой неповторимый отпечаток на все - на облик городов, на язык, и даже на алжирских детей. Их родители порой имели разное этническое происхождение, а потому и среди оранцев, как и вообще среди всех алжирцев, немало метисов, в чьих жилах не только арабская или берберская кровь, но также и французская, испанская, еврейская, мальтийская, итальянская, греческая... Когда-то все эти народы, оказавшись на земле Алжира в эпоху колонизации, пытались так или иначе вести свой "диалог" с автохтонами, исконными алжирцами, хотя и сосуществовали по разные стороны "барьера", разделявшего колонизированных и колонизаторов. Последние немало сделали, создав современную инфраструктуру сельского хозяйства и вообще современную экономику, новые города и школы европейского типа, больницы и высшие учебные заведения... Но наступило время Войны, когда политическая независимость для алжирцев стала дороже всех благ современной цивилизации, и горы, став оплотом алжирского Сопротивления19 , укрыли тех, кто повел свой неравный, но беспроигрышный бой с французской армией. Не все алжирцы ушли в партизаны, многие покинули страну, не желая участвовать в кровавом конфликте, а кто-то был выслан из Алжира за сочувствие Сопротивлению, кто-то был на подозрении, попал в тюрьмы, а кто-то от безысходности и нищеты пошел служить во французскую армию, став в глазах алжирцев-патриотов предателями. За ними, в свою очередь, охотились партизаны, подпольщики, "народные мстители". Война велась повсюду, бомбы рвались не только в горах, где шло сражение, но и в городах, где погибали мирные жители. Законы Войны были суровы и не считались ни с кем, не щадили никого, в том числе и детей...

Но и теперь, почти полвека спустя, А. Джебар снова слышит этот язык войны и в своем сборнике новелл пытается передать и новое отчаяние, и новую горечь утрат, и какое-то ожесточение от осознания людьми своей беспомощности. Героиня одного из рассказов, покидая родной город, пишет своей подруге: "Я уезжаю. Я не хочу больше ничего ни видеть, ни слышать, ни говорить. Только писать. Писать об Оране, погружающемся снова в бездну бессмысленной немоты. Об Оране, где я услышала мертвый язык" [с. 48].

И автор, словно вняв зову своей героини, продолжает писать, будто забыв "язык Жизни", с которого начала свое творчество20 и на котором говорила с читателем даже в годы Алжирской войны. Она забыла и "язык Любви", о которой писала так, как никто в Алжире, полностью перейдя на услышанный в Оране "мертвый язык", - только на таком языке и можно рассказывать о гибели и смерти людей.

В "коротких историях" книги, как в калейдоскопе, фрагменты чужих жизней, чужих смертей складываются, совмещаются в причудливые узоры. Звучит одна и та же печальная мелодия - она не может не тронуть сердце читателя, к которому обращена книга. Это мелодия исчезновения жизни, медленного умирания страны, когда-то отчаянно и смело заговорившей с миром о возможности своего самостоятельного существования и добившаяся его ценой огромной для своего народа - ведь в борьбе за независимость погиб миллион алжирцев!.. Но перейдя сегодня снова на "язык смерти", вновь обескровливая себя и теряя, таким образом, свои силы, не совершает ли страна ошибку, которую не "поправят" уже никакие памятники "мученикам", жертвам Войны, возносимые сегодня к небу Алжира как напоминание о прошлом? "Мертвый язык" Орана в книге Джебар - это синоним и бессмысленной "немоты" окружающего мира, и безнадежного плача повергнутых в отчаяние, и молчаливого ужаса тех, кто запуган сегодня смертью, загнан страхом, обречен на смирение в творящемся кровавом кошмаре21 .

Но ведь не желанием же умереть охвачены те, кто так или иначе сейчас возвращается в свою страну, на свою родину, в отчий дом, и даже под прицелом исламистов, под угрозой своего уничтожения, не оставляют эту землю, попавшую во власть Зла (или "Дьявола", как писал М. Диб). И упорно работают, упрямо надеясь, веруя в то, что не погибнут, не исчезнут и в водовороте истории. Эти люди ведут разговор не со смертью, а с жизнью, вознамерившись защищать ее до конца.

"Город убийц", - так говорит об Оране героиня одной из новелл, возвращающаяся время от времени в родные края, чтобы не "откореняться", - ведь на чужбине, во Франции, где живет, она

стр. 65

чувствует себя "апельсиновой кожурой", "отбросом" под ногами прохожих... Но теперь, наглядевшись на террор исламистов, она сомневается, - брать ли ей "билет с возвращением" в родной город, как она всегда это делала. Фраза, завершающая рассказ и стоящая в его названии - "Retour non retour" ("Возвращаться - не возвращаться") - превращается в "формулу сомнения" и становится подтверждением невозможности пути на чужбину, ибо слово "Retour" означает возвращение к себе, на родину, а теперь эта родина со всеми ее современными кошмарами фактически стала для героини новеллы чужбиной. В печальном и горьком рассказе два возможных варианта дальнейшей жизни женщины уравниваются в своей трагичности. Это необходимость возвращения рассказчицы (новелла написана от первого лица) на родину и невозможность, невыносимость встречи с родиной, несовместимость желания обрести, почувствовать корни в родной земле с тем, что происходит на этой земле, где воцарился "мертвый язык".

Однако возвращение в Алжир все же становится желанным и даже неизбежным для героев и героинь новелл Джебар, несмотря на все то, что происходит в их стране. Известия о том, что творится на родине, настигают их повсюду: в сообщениях по радио, телевидению, через газетные статьи, в письмах друзей... Известия чаще всего трагические: о гибели знакомых, писателей, журналистов, ученых, педагогов, студентов, общественных деятелей или просто целого поселка, жители которого стали жертвами ночного налета бандитов... Среди погибших - и бывшие бойцы Сопротивления колонизаторам, и представители нынешней власти, и военные, и, казалось бы, ни к чему не причастные гражданские лица... В преступлениях сейчас подозреваются кто угодно, не только "исламские фанатики", но и просто бандиты, которых становится все больше и больше. Так или иначе, кольцо смерти затягивается все туже, ее дыхание -все ближе, и это заставляет многих снова "браться за старые ружья". В том числе и тех, чье оружие - перо. Они стремятся писать так, чтобы освободить людей от отчаяния, вселить в них желание выжить, "пережить, преодолеть страх, отвращение к творящемуся вокруг" [с. 71]. Получив письменную "угрозу" или заподозрив "слежку", алжирские писатели скрываются, уходят в "подполье", но, как правило, продолжают свое противостояние смерти.

КАК УМИРАЮТ ЖУРНАЛИСТЫ В АЛЖИРЕ

...Молодая женщина, радиожурналистка Исма - героиня одной из новелл, - как и все люди ее круга - учителя, врачи, художники - интеллигенция, одним словом, не приемлет происходящего, не мирится с ним, однако бессильна продолжать свое дело открыто, а потому начинает писать "дневник" в форме пространного письма к погибшей подруге. Машину подруги взорвали террористы, но в ее гибель Исма не может поверить и все думает и надеется, что та чудом осталась жива и где-то теперь скрывается... Муж-врач не хочет разуверять жену, жалея ее и щадя. Хотя он видел сам разорванное на куски взрывом тело ее подруги, а потому не препятствует долгому "воображаемому разговору" жены с той, которой уже нет в живых...

Уже не существующая подруга как бы помогает героине рассказа "Лихорадочным огнем горящие глаза ребенка" вести свой "разговор с жизнью", фиксировать впечатления о печальной повседневности, сообщать через дневник о событиях и общественных и семейных, ординарных и "чрезвычайных", поверять женские секреты. Словом, рассказывать обо всем том, о чем не всегда удается поговорить с мужем, занятым тяжелой работой в госпитале, да и не особенно склонным к "задушевным" разговорам. Муж, увы, давно стал человеком "жестким", даже суровым, - с тех пор, как шестилетним мальчишкой, во время той Войны, увидел своих погибших родителей - их обезображенные трупы партизаны принесли в родную деревню.

Исламисты затем убьют и его жену, заподозрив ее в адюльтере. До покушения на нее, получив по почте анонимную угрозу, она целый месяц где-то скрывалась, ушла, как и многие друзья и коллеги "в подполье"... На какое-то время и он уехал к родне, в горы. А вернувшись, узнал, что Исму убили... "Дневник" Али нашел среди вещей супруги, когда собирался на опознание ее тела в морг. Увидев, что она была убита тремя выстрелами в грудь, подумал, что, к счастью, убийцы не стреляли в лицо женщины, сохранив для него ее красоту... Он знал, что запомнит его, как и прекрасное молодое лицо своей матери на всю жизнь...

Так, жертвы той и этой войны, совместившись во времени и в пространстве, оставили человеку на память только след Красоты, как и не состоявшегося Нового мира...

Герой новеллы "Покушение" - журналист Мурад - решил "выйти из подполья", нарушить молчание и, разбудив ночью жену, прочитал ей свою новую статью, которую хотел опубликовать под своим собственным именем, а не под псевдонимом, как это делал уже долгое время... Статья была острая, направлена против бездействия власти, против всеобщего "оцепенения", страха народа перед террором, разгулявшимся в стране... С потоком угроз в свой адрес он уже свыкся, но сейчас, словно забыв о возможных последствиях, решил выступить открыто, пренебрегая советами доброжелателей "держаться от всего подальше". Жена давно высказывала желание уехать всей семьей куда-нибудь, где можно "отсидеться", переждать смутное время, пожалеть больного сына... Но слышала в ответ от мужа одно и то же: "Оставь! Разве ты не поняла, что я буду жить здесь, здесь, и умру, здесь, в этой стране!" [с. 143]

За прошедшие годы почти все друзья, товарищи по борьбе с "исламистами" погибли - кого застрелили в упор, кого - из-за угла, кого-то зарезали в темноте. И вот теперь он сам "подписывает свой смертный приговор" [с. 145]. "Но кто-то должен сказать обо всем творящемся в Алжире - вслух, ясно, громко!.. "Не сердись, Найма! - сказал он жене. - Я только начну, а за мной пойдут и другие..." [с. 146] Он был уверен, что выиграет свой бой...

Ровно через десять минут после того, как они оба вышли из дома (в то утро, когда Найма направлялась в школу, где преподавала арабскую литературу, а Мураду надо было купить в соседнем киоске газету со своей статьей), она услышала выстрел. Ему выстрелили, подойдя вплотную, в висок. Он упал на тротуар; выскользнувшая из рук газета прикрыла ему голову. Подбежавшая жена увидела, как красное пятно расплывается на бумаге... И как воцаряется вокруг "невозможная тишина"...

Ее коллеге, учительнице литературы, героине другого рассказа, тоже не удалось удержаться на

стр. 66

краю "бездны" - ей на глазах ее учеников перерезали горло, положив голову на стол, ворвавшиеся прямо на урок фанатики. Убили только за то, что она прокомментировала детям одну из сказок "Тысячи и одной ночи" - о женщине, которую убил ревнивец-муж, несправедливо обвинив ее в измене. Эту сказку убийцы учительницы посчитали "бесстыдной", поскольку в ней были "подробности, несовместимые с нормами морали"...

Обычные в нормальной школе европейского образца комментарии, которые призваны развивать логическое мышление учеников (традиция, оставшаяся в Алжире от французов), превратились, по чьему-то доносу, в "предательство", в насаждение "чуждой морали", в "политически опасное" дело. Простая сказка обернулась страшной трагедией, принесла молодой учительнице смерть. Ее отрезанную голову убийцы подняли, показали ученикам в онемевшем от ужаса классе...

Ассия Джебар пересказала эту услышанную в Оране от своих знакомых короткую историю почти дословно. И завершила этой "страшной сказкой", ставшей, увы, одним из эпизодов повседневной реальности страны, первую часть книги, названную "Алжир между желанием и смертью". (Почти как у Луи Арагона - "Между шпагою жизни и шпагою смерти".) Но для А. Джебар, в отличие от поэта, было важно не только найти емкий образ и не только рассказать о пока всеторжествующей поступи Смерти на ее земле, но и донести до читателей тот контраст между желанием алжирцев жить и вынужденностью умереть на любимой земле.

Герои новелл А. Джебар - не только этнические алжирцы - берберы или арабы, среди них есть и те, кто представляет другие народы, издавна на этой земле жившие. Но все они, даже переживая жестокие моменты истории страны, от земли своей отрываются с трудом, уехав или на учебу, или под угрозой смерти, или не согласившись с новым миропорядком. И все они продолжают считать себя "алжирцами", часто возвращаются обратно, не думая об опасности.

МЕЖДУ ФРАНЦИЕЙ И АЛЖИРОМ

Вторую часть своей книги Ассия Джебар назвала: "Между Францией и Алжиром", подчеркнув тем самым внутреннюю "раздвоенность" своих героев, состояние тяготения их то к одной, то к другой стране, сочетающееся с состоянием "неделимости", естественной соединенности в себе того и другого мира. В одной из новелл, вошедшей в эту часть книги, рассказывается о пустившей здесь "корни" француженке, матери восьмерых детей - они родились от мужа-алжирца, с которым она счастливо прожила долгие годы (новелла "Тело Фелиции").

Фелиция - и имя-то такое у нее "счастливое" (Felice, от "felicite, что значит - "счастье"), - особая мать, особая женщина. Она сумела сохранить свою, католическую веру (40 с лишним лет, прожив на земле мужа), уважая его, исламскую. Познакомившись с ним во Франции, еще задолго до Алжирской войны, она перебралась с мужем на его родину. Он был здесь и при французах, и потом, при новой власти, человеком уважаемым, владея профессией редкостной и нужной для отдыха сильных мира сего - служил у них егерем, был прекрасным охотником и устроителем сафари на страусов, что водятся в изобилии на юге его страны...

Выйдя на пенсию, уже после получения Алжиром независимости, он перебрался в горы, в родную деревню, жители которой были благодарны своему удачливому соотечественнику - ведь он - это знали здесь все - помогал в годы войны материально семьям, чьи мужчины ушли в маки, в Сопротивление французам.

Дети Фелиции и Мохаммеда давно выросли (своих было семеро и еще один - приемный сын, ребенок убитого брата мужа) и носили имена двойные - и христианские, и мусульманские; от лица одного из них - Карима-Армана и ведется повествование...

Кто-то из них, как Карим-Арман и старшая дочь Фелиции, жили во Франции, в надежде, что и мать когда-нибудь переберется сюда, кто-то терпеливо сносил трудности алжирской жизни, а кто-то, как младшая дочь, нетерпеливо ожидал перемен... Но все любили и отца, и мать, и когда умер отец, то еще больше возросла их гордость за свою мать, не убоявшуюся сложностей алжирской жизни и оставшуюся вдовствовать в стране мужа...

После предоставления Алжиру независимости началось "время великого исхода" из страны оставшихся здесь европейцев, представителей других, немусульманских сообществ. Им начали угрожать, изгонять из их домов уже "свободные" алжирцы, в городах и сельской местности, там, где жили колонисты, начались погромы и "акты возмездия". Те, кто и не думал покидать страну, в панике бежали, бросая все, что нельзя было погрузить на пароходы и самолеты...

Героиня А. Джебар - Фелиция, случайно оказалась в толпе обезумевших от страха людей, убегавших в порт; ее нес по улицам живой поток преследуемых алжирцами-"мстителями", подгоняемых их криками, оскорблениями, угрозами смерти... Кто-то занес и над ней, Фелицией, свой кинжал, откинув ее красивую голову, схватив за длинные волосы, уже готовый полоснуть ей горло... Но случайно вырвавшаяся наружу золотая цепочка на шее с медальоном, подаренным мужем, амулет, увиденный "мстителем", остановил его руку: на медальоне были выгравированы слова из первой суры Корана... Но не только священные для мусульман слова остановили молодого араба, но и вырвавшийся из груди Фелиции истошный ее, почти оглушивший его крик: "Я никуда, никуда отсюда не уеду! Я здесь живу! Это - моя страна! Если хотите - убейте, но я остаюсь здесь!.." [с. 356]

...Вернувшись, потрясенная, домой, она рассказала тогда мужу и детям, что случилось с ней, и с тех пор эта "семейная история" стала героической легендой. Дети знали ее наизусть, помнили каждое слово, и вот теперь, собравшись у изголовья умирающей Фелиции, лежавшей в коме в палате парижской клиники, куда по настоянию старшего брата и сестры ("здесь лучше лечат") младшая перевезла из Алжира мать, они рассказывали друг другу о том подвиге Фелиции. И все, кроме старшей дочери, сомневались в необходимости, в случае смерти, хоронить мать во Франции... Самое большее, на что они соглашались, отпеть ее здесь, в ее храме, а тело предать алжирской земле...

Но обратить мать в мусульманку - а только при этом условии алжирские власти разрешают ввоз тела в страну - без ее согласия было нельзя. Дети знали, как она примерно посещала церковь, когда еще жила с отцом в Оране, где были тогда христианские соборы (потом, правда, во многих местах переделанные в мечети). Как соблюдала свои католические праздники и обычаи, уже пере-

стр. 67

бравшись с отцом на его "малую родину"... Поэтому, увы, приходилось горестно и терпеливо ждать смертного часа матери, видя, что и французские врачи уже бессильны, и спасти ее не было возможности и у них... И ожидая минуту прощания с матерью, сидя у ее изголовья, дети почему-то вспомнили рассказ отца об охоте на страусов, этих бесстрашных птиц, выносливость которых и обрекала их на гибель: гнавшиеся за ними по степи и пескам на машинах долгие часы охотники не стреляли в них, а дожидались момента, когда обессилившие птицы рухнут на землю... Вот тогда им выстреливали в голову, оставляя пять-шесть птиц для "продолжения рода"... Но уцелевшие, отпущенные людьми на волю птицы, все равно были обречены и жили недолго - до следующей охоты...

Все это было похоже на жизнь в Алжире, где теперь людей "загоняли" в тупик жизни, выбраться из которого удавалось не каждому... И то ли белое оперенье страусов, то ли чистота и честность материнской жизни, то ли окружавший детей цвет больничной палаты натолкнули детей на то, чтобы выбрать матери мусульманское имя, созвучное и белому цвету, и названию белого цветка - жасмина - "Ясмина".

Никто не возражал: оно, действительно, подходило Фелиции. ...И когда ее после смерти отпели сначала в католическом храме, а потом, уже в морге, приглашенный мулла прочитал над женщиной и мусульманскую молитву, можно было считать, что оба обряда были совершены над матерью. По исламскому закону теперь она могла считаться принятой в мусульманское духовное сообщество. А потому в документах, сопровождавших ее гроб в Алжир, было отмечено, что покойная принадлежит исламской вере... И на белом мраморном надгробии было высечено теперь и ее двойное имя: "Фелиция-Ясмина". Так вернулось тело матери на землю, с которой давно была слита ее душа...

"Жить и умереть в Алжире, - размышлял старший сын, - такова была ее мечта, и ничто не могло остановить Фелицию в этом стремлении. Но что может остановить безумцев, которые атакуют собственный народ?" [с. 358] Раньше совершить бессмысленное убийство женщины помешали слова из Священной книги мусульман, которые "мститель" увидел на медальоне Фелиции. Теперь те же слова Аллаха новые "безумцы" написали на своем знамени, и под этим знаменем убивают тысячи людей, - так думал Карим-Арман, тревожась о будущем своей родины.

Но не столько творящееся вокруг волнует сына Фелиции, сколько радует светлая мысль о Земле, где лежит его Мать, ставшая сама этой Землей. Теперь к ней пришли алжирские женщины-плакальщицы, собравшись по своей традиции у могильной плиты через сорок дней после похорон Ясмины-Фелиции, и затянули над усопшей свою тихую протяжную песню в честь той, которая оставила "чистый след на этой земле". И песню эту "разносил теплый ветер, поднимая красную пыль, осыпавшуюся на белый мрамор"... [с. 363]

...В послесловии к книге, названном "Кровь не высыхает, когда о ней говорят" ("Le sang ne seche pas dans la langue"), Ассия Джебар написала, что ее книга, похожая на долгий рассказ из "коротких историй", получилась, скорее, похожей на долгую алжирскую ночь, когда кажется, что солнце не взойдет никогда... Так много и так долго выслушивала она своих соотечественниц, читала их письма, наблюдала за их жизнью и на родине, и на чужбине. Их слова - и горькие, и отчаянные, нередко похожие на крик, - стали своеобразным прорывом занавеса молчания, тяжелого от темной и густой тоски, от видений смерти. Но Ассия Джебар знает и другое: люди в Алжире вопреки всему живут, молодые и старые, ходят на работу и в школы - учиться, в больницы - лечить, спасать раненых и больных. Просто продолжают жить, несмотря на "почерневшее над ними небо"...

Появится ли в Алжире давно ожидаемый его художниками и поэтами рассвет? Ведь ныне им приходится писать в основном о сумерках, сгущающихся на прекрасной земле, где видят они лишь кровавые лучи заходящего Солнца, и люди порой забывают "живой язык", разговаривая друг с другом на "мертвом языке"...

Что же - будем упорно ждать вместе с ними Новую Зарю.

-----

1 Перев. Г. Шенгели.

2 См. романы Р. Мимуни, А. Джемаи, Р. Буджедры, А. Джебар, М. Диба, Ясмины Хадры и мн. др.

3 Именно так, "Жажда", назвала свой первый роман А. Джебар (перев. на русск. язык) в 1990 г., где героиня открыто и смело (для арабской женщины!) заявляла о своем праве на счастье, попираемом и колониальной неволей, и традицией, и мусульманскими обычаями.

4 A. Djebar. Le Blanc de l'Algerie. P., 1996.

5 В русском переводе один из романов А. Джебар (оригинал французского названия "Les enfants du Nouveau monde". P., 1962) назывался "И светит им наступающий день".

6 Ее роман 1967 г.: Les alouettes naives.

7 Femmes d'Alger dans leurs appartements. P., 1980.

8 Об этом ее роман L'amour, la fantasia. P., 1985 (в перев. на русский язык - "Любовь и фантазия". М., 1990).

9 Oran, langue morte. P., 1997.

10 См., напр., книгу N. Bouraoui "Le seisme". P., 2001.

11 Партия исламских фундаменталистов в Алжире так и называется - F.I.S. - Фронт Исламского Спасения.

12 См. Коран, сура 5, аят 32: "Если кто-либо убьет человека не в отместку за [убийство] другого человека и [не в отместку] за насилие на земле, то это приравнивается к убийству всех людей" (перев. Н. Османова).

13 Не только художественная литература метафорически (в слове) запечатлевает эту "перекличку" войн - старой и новой, но и алжирское кино, которое можно увидеть на Западе, в "зрительном" ряду образов подтверждает эту похожесть.

14 О творчестве вышеотмеченных писателей см. наши работы: "Между мистралем и сирокко". М., 1998, "От Сахары до Сены". М., 2002.

15 M. Dib. Si Diable veut... P., 1998. О романе см. подр. нашу статью "Царствие сатаны? (Иблис: алжирский вариант)" в кн. "Восточный мир. Опыты общественной трансформации". М., 2001, с. 246 - 275.

16 См., напр., Zineb Labidi. "Passageres" (nouvelles) in: Algerie / Litterature / Action, NN 39 - 40. P., 2000.

17 Только за последнее десятилетие Ассии Джебар были вручены несколько престижных литературных премий во Франции (им. Маргариты Юрсенар), в Германии, Италии, Бельгии, Америке и Канаде...

18 "Bientot je ne vais plus savoir ou refugier mes reves" (из письма Теофилю Готье 1843 г.).

19 Об этом вся алжирская литература о войне за независимость. Подробно см. в нашей книге "От Сахары до Сены" в гл. "Война как палимпсест алжирской литературы".

20 Я имею в виду роман "Жажда", который критики тех лет сравнивали с первыми произведениями Франсуазы Саган, ставшей в те же годы голосом молодого поколения Запада, отвергавшего устои "старого мира".

21 28 сентября 2003 г. радио передало, что в Алжире началась "масштабная акция" государства и армии против движения исламистов и террора, развязанного в стране, в результате которого погибли десятки тысяч алжирцев.